...словно утешает Скорину голос незримой силы.

И тут он увидел. Безголосые простые люди из горо­

дов и весей, с торжищ и капищ стали молчаливыми те­

нями двигаться мимо него. Первыми шли безъязыкие.

Языки им обрезали наместники, воеводы, тиуны, вой­

ты 12. Зачем им языки, зачем им слово! Они — всего

лишь рабы. Им достаточно и мычания — хватит с них!

А то если заговорят, сговариваться станут. Наш король

сполна прославлен и устами вельможной дворни.

Безъязыкие рты были широко раскрыты. Красные до

пурпурности. Круглые, как солнца. Скорина прижму­

рился.

— Не щурься! Они уже прошли. Уже идут безрукие.

Они были молчунами, да осмелились ударить шляхтича.

Больше не ударят. А эти больше никогда не увидят

солнца! А эти не услышат жаворонка и грома! А эти

хоть видят и слышат — пот им слепит глаза, пыль заби­

вает уши, но кто_же за них будет выжигать ляды, тас­

кать орала и бороны, сеять и жать, молотить и мякину

отвеивать от зерна? Кто же станет заниматься бортни­

чеством, кто выйдет на рыбные, птичьи, зубриные ловы и

бобровые. гоны? Кто будет гнать смолу и деготь, добы­

вать руду, сгребать золу? Ты, ученый муж, или они, му­

жики: сеятели и молотильщики, бортники и загонщики,

рыболовы и бобровники, ловцы и подсочники, стрельцы и

псари, сокольничие и шатерники? Смотри же, смотри: вот

выходят из смолокурен смолокуры и дегтяри, из солевар­

ниц — солевары, из трясинных рудников — рудоплавы,

из княжеских дубрав — клепочники-бондари...

Голос невидимой силы вынуждал напрягать зрение,

голос вещал:

— А теперь, печатник, обслуга — не твоя, понят­

но, — обслуга господаря, князя! Почему ты не родился

князем — вон какую обслугу имел бы, а не эту пару че-

лядников? Прошу, прошу, дети мои: кухари, пекари;

медоставы, пивовары, винокуры; кузнецы, котельщики,

32

слесари; зодчие, плотники; колесники, санники, бонда­

ри, корабелы; гутники и стеклодувы; гончары, каменщи­

ки; плитнпки, меловщики, терновники; скорняки, коже­

мяки, шорники, хомутники, седельники; сапожники, че-

ботари; рогатники, лучники, тульники, мечники; ткачи,

убрусники, скатерники, портные, кольчужники!..

Шествие не кончалось. Шествие было нудным, одно­

образным, хотя люди разного ремесла и опыта проходи­

ли мимо с опущенными вниз руками и головами, как бы

ничего не желая, ни о чем не думая...

— А это всё Я! — слышал Скорина. — Я — Молча­

ливое, Безликое. Не для них же ты готовишь свою

Псалтырь! Деткам небось адресуешь иль мужам, как сам,

ученым. А у них сегодня важнецкий диспут о тебе —

их ученике, их надежде. Желаешь услышать?..

Франтишек не желал. Только здесь это было не в его

власти — желать или не желать. Не его памятью, не его

благодарностью всем своим учителям оживлялись здесь

голоса, а силою как будто совсем ему посторонней, да,

оказывается, вон какой мощной. Он еще не отошел от

удручающего видения шествия безголосых, а уже улав­

ливал голоса действительно тех, кого некогда слышал; го­

лоса довольно спокойные, рассудительные, какими они

были у его старших в Кракове учителей — Яна из Гло-

гова, Матея из Мехова, прозванного Меховитом, — и бо­

лее горячие, задиристые, какими они были у младших

Яна из Стобницы и Михала из Быстрикова.

Первыми говорили старшие:

Ян Г л о г о в ч и к : 13 — Многоуважаемые коллеги!

Как вам известно, я есть тот, для кого свобода души

была наипервейшим вопросом. Быть свободным душою —

значит уважать и свободу души ближнего, свободу ду­

ши нашего молодого Францискуса!..

Ма те й М е х о в и т : 14 — Что касается меня, то я

всегда придерживался того взгляда, что лишь такие

сыны Варварии, как юный наш Францискус, окончатель­

но развеют все невероятные представления о людях и

землях ориентальной Европы, которые укоренились

у нас, подобно плевелам, и в ничтожность превращают

то, что, мыслю, наибольшего почитания достойно.

Ян из С т о б н и ц ы : 15 — Присоединяясь к словам

старших моих и знаменитейших мужей академии нашей

Краковской, я пока что лишь об одном хотел бы спро­

сить у вас, милейший Яне из Глогова, а именно: обучая

почтенной латыни таких выходцев из Литуании, как

2 О Лойко

33

Францискус, сын Луки из Полоцка, не хотите ли вы в то

же время сказать, что вовсе не на этом языке он должен

прославлять стены знатной нашей академии, забота ко­

торой о Литуании ведет свою историю еще от незабвен­

ной ее основательницы королевы Ядвиги, от не менее

достойного обладателя жезла на Вавеле, каковым был

муж любимой всеми Ядвиги Ягайло могутный?..

Я н Гло го вч ик : — Я не хотел этого сказать, кол­

лега, ибо я, преподавая латынь, на латыни и говорил о

свободе души.

Ян из Стобницы: — Но разве свобода души есть

свобода от благодарности учителю?

Ян Глого вч ик : — Для учителя благодарный уче­

ник тот, чья душа несвободна от памяти о нем.

Ян из Стобницы: — Вера для меня, как знает

ваша честь, — дело воли, а не разума. Но то, чем занят

Францискус, сын Луки из Полоцка, есть дело разума.

И не делом ли разума будет сегодня открывать Новый

Свет, а не возвращаться к свету старому в письменах

старых?

Ма те й Меховит: — Но почему уважаемый оппо­

нент полагает, что перевод письмен на язык альбарус-

ский* есть перевод на язык старый? Когда мой «Тгайа-

Ыэ с!е ёиаЬиБ БагтаШ». ** ученые мужи собираются пе­

реводить на языки польский, немецкий, итальянский, то

я не склонен считать эти языки старыми... Открытый

Христофором Колумбом заморский свет в своем много­

славном «1п1хос1ис1:ю т Р1а1оте{ Соэпк^гарЫат» *** вы

называете Новым Светом, но разве не тот же новый свет

открывает для нас и наш младоперый ученик Францис­

кус, сын Луки из Полоцка?

...Скорине хотелось крикнуть, подтвердить: «Новый,

новый!..» Ведь он, как никто, понимал, какую новизну,

какое обновление несет его' Полоцку его печатничество.

Книги пойдут и по всему свету — и по Старому, и по

Новому, который сейчас далекими от Праги испанскими

да португальскими каравеллами открывается. Скорине

очень хотелось крикнуть все это своим учителям, поде­

литься с ними своей радостью, что они еще помнят его,

что к судьбе его небезучастны. И полегчало в груди, ста­

ло свободней дышать. Только слышать бы ему голоса

* А л ь б а — по-латыни «белое», а л ь б а р у с с к и й — бе­

лорусский.

** «Трактат о двух Сарматиях» (лат.).

*** «Введение в географию Птолемея» (лат.).

34

таких людей, как Ян из Глогова, Матей из Мехова!

Однако все в типографии Скорины не по воле

его, Франтишека, свершалось в этот поздний-поздний

час.

— Любишь голоса?.. — вновь отозвался, зловеще и

коварно, все тот же самый первый, уже знакомый Ско-

рине голос, назвавшийся его Временем, Жизнью. —

Если любишь, то епге наслушаешься их, ибо я —

не только Безголосье, я — Многоголосье! Дети мои —

цветы жизни, floris vitae, прошу вас, прошу! Будьте

знакомы с его светлостью Печатником, будьте знакомы!..

Первым объявился Голем — ему из еврейского гетто,

что в самом сердце Праги, было совсем недалеко.

— Я — Прекрасный цветок средневековья, — возве­

стил он, — ибо я, как и Адам, вылеплен из глины, толь­

ко Адама лепил бог, а меня пражанин рабби Лем. Я —

живой, но лишенный души. Кто же вдохнет молитвами

душу в мою глиняную грудь?!

Скорина мало еще слышал о средневековье, но ежели

полночный гость что-то знает о нем, то знает он, по-ви­

димому, только потому, что гость полночный. Оттого, ни­

чуть не удивляясь, и принимает Скорина поклоны и

самопредставления всех остальных элегантных и неэле­

гантных полночных гостей.

— Я — Прекрасный цветок средневековья, пан

Твардовский! А пану годится собой гордиться. Маэстро

магии, чернокнижник, сам я — гуляка известный, выпи­

воха честный. Я прибыл сюда из более далекого, чем

Краков, ошмянского края, в качестве кареты использо­

вав колесо месяца!..

Этим пан Твардовский, очевидно, поддевал хромоного­

го Станьчика, явившегося тут же — следом за ним:

— Я — Прекрасный цветок средневековья, королев­

ский шут Станьчик, жеманный, негожий, но кто, помимо

меня, королю правду-матку в глаза резать может?

— А я — Прекрасный цветок средневековья, доктор

магии Фауст: дьяволу душу продам, лишь бы больше

знать, чем Адам!..

— А я — Прекрасный цветок, Великая Болезнь *.

Я — великая, ибо сам бог моими устами правду гла­

голет, правду свою моими устами всем доступною де­

лает!..

* Так в средневековье называли эпилепсию.

3 *

35

Казалось бы, столько гостей в типографии многоува­

жаемого Павла Северина сразу и пе вместится, но, к

удивлению даже самого ее сегодняшнего хозяина, места

в ней всем хватает и еще остается. И, может, как раз

потому здесь и поднялся невероятнейший грохот совсем

уже не любезного и не галантного самопредставления, а

грозно рычащего, лающего, мычащего. И вот все это

грозно рычащее, лающее, мычащее Франциск взял и

спросил:

— Вы тоже — цветы жизни?

— Мы — не цветы, мы — люди, — хором ответили

ему и в черных сутанах до пола бритощекие, и в чер­

ных сутанах до пола не бритощекие, а с длинными — до

пола — бородами бородатые.

Одних Франтишек вроде бы узнавал — если не в ли­

цо, так по голосу, по одежде. И едва ли не всех теснил,

маячил впереди гладковыбритый кардинал' Гозий.

Он других неистовей и колотил кулаками по столу,

где стопками лежала Псалтырь, и ревел во всю глот­

ку:

— Позволить народу читать Библию — это значит

псам святыню выбросить, перед свиньями бисер раз­

метать!..

Стол аж тапцевал под кулаками дородного кардина­

ла, и даже пан Твардовский зашаркал в .поклоне перед

его преосвященством:

— Кардинал Гозий... Кардинал Гозий...

— Гозий? Вульгарные типы! Кардинал Станислав

Гозиус вам этого не простит... .

— Не простим! Не простим!.. — кричали и менее

элегантные, без красной кардинальской шапочки, —

не то что Гозий, но, подобно Гозию, гладковыбритые

здоровилы; кричали и черные старцы с дремучими, кос­

матыми, хоть пол подметай, бородами.

— Не простим! Все равно — еретика руками или мо­

литвой убить. Убить!..

И махали руками, сжимали пальпы в кулаки, под­

нимали кулаки над своими головами, заносили над

лицом Франциска, осененным тихой в тихом сне улыб­

кой.

— Не ищи, человече, мудрости, ищи кротости!..

— Не чти много книг, да не в ересь впадешь!..

— Всякого высокоумия убежати! Не выситься слове­

сами книжными!..

36

— Хочешь неиспытанное испытати, яже бог не по­

велел есть!..

— Не верьте тому, кто поучает вас от своего мозга,

а не от разума Христова!..

А это они уже требовали, со всей жестокостью и

суровостью требовали, чтобы ему, Скорине, люди не ве­

рили. Ни Иосифа Волоцкого 16, ни Стефана Пермского 17,

ни других воинственных требователей Франциск не зна­

ет, даже имен их не слышал. Но почему они так хлопо­

чут о том, чтоб не высился он словесами книжными, не

искал мудрости, не верил в свою мудрость, опытом на­

житую?! Да и что им его Псалтырь — книжка для де­

ток, для доброй науки их?! Для деток?..

И тут Франтишек вдруг видит со всей отчетливостью,

как притихшие, бородатые святые чины словно прилипли

глазами к листам его Псалтыри. Читают!

— Linqua vulgaris! * — восклицает кардинал Гозий.

— Греховная гордыня! — гортанно гремит бас одно­

го из бородачей. — И куда только подевалась богу угод­

ная рукописная вязь кириллицы?

— Глосы на боцех! ** О, горе тому, кто черка­

ет на полях книг, — на оном свете по лицу нечес­

тивца те письмена жигалом железным бесы будут чер­

кать...

— Жалом каленым щеки исчерканы будут?! — во­

прошает, крича, может, самый здоровенный из бритоли­

цых. — Ха!.. Ха!.. Ха!.. Жечь нужно — огнем, огнем!

Молитвой убивать, ведь сколько времени понадобится?

Жечь! На костер, на костер, да еще на самые сухие дро­

ва, которые дружно горят, дружно! Это я вам говорю —

Великий инквизитор.

— То же и мы твердим, Малые инквизиторы, — за­

гомонили поменьше ростом черносутанные.

И тут, может быть, началось для Скорины самое не­

понятное, потому что гомон и Великого и всех Малых

черносутанников перешел незаметно для него, Франци­

ска, поначалу во вздохи, а затем во всхлипы — все воз­

растающие, завершившиеся в конце концов растерянным

плачем и рыданием.

И рыдал впереди других сам Великий инквизитор,

сам Томас Торквемада:

— Какой же я Великий, если не могу етого Печатни-

* Вульгарный язык (лат.).

** Замечания на полях (етаробел.).

37

чка сжечь? Сжечь в колыбели надобно было, в колы­

бели!..

— В колыбели мы не могли, ибо колыбели его еще

не было, когда мы жгли Жанну д’Арк18, Яна Гуса 19,

Иеронима Пражского!..20

— И мы не сможем сжечь его даже в гробу, ибо мы

еще не родились, как некогда епископ Кошон, имевший

счастье жечь Жанну д’Арк!..

Именно еще не родившиеся Малые инквизиторы и за­

шлись самым долгим рыданием, и особенно бедовал

Фульдский епископ Юлиус, который жаждал души Ско-

рины как девятьсот первой: о том, что в своей епархии

он сожжет девятьсот еретиков, епископ знал, как знал и

о том, что до его девятьсот первого костра Скорина по­

просту не доживет.

И рыдал следом за епископом Юлиусом фульдским,

так же безутешно рыдал судья чародеев Балтазар Фосс.

Фосс рыдал, не скрывая своей огромной обиды на ерети­

ка Скорину: как же это он, Скорина, померев до време­

ни, не дал ему, сжегшему уже 700 мерзавцев обоего

пола, довести это святое число до 1000?!

И рыдал следом за Юлиусом Фульдским и Балтаза­

ром Фоссом епископ Бомберский, который только немно­

гим более шестисот одержимых дьволом душ сожжет в

1624—1630 годах, а ведь мог бы, застань он на земле

это сатанинское отродье — Франциска Скорину, тоже

увеличить свой перечень еще хотя бы на одного схизма­

тика.

И стояли рядом с Великим инквизитором Томасом

Торквемадой и Малыми инквизиторами епископами Ко-

шоном, Юлиусом Фульдским и Балтазаром Фос­

сом черные сутаны в черных ермолках с большими

счетами в руках. И щелкали громко черными костяшка­

ми черные сутаны на своих огромных счетах и выкрики­

вали:

— Самый точный подсчет у нас!

— Настоящая правда у нас!

— Вычисляйте только у нас — у каббалистов из луч­

ших домов Кастилии и Мадрида!..

Черные костяшки их громадных счетов показывали,

что каждого человека окружают 11000 дьяволов: спра­

ва — 1000, слева 10 000. А вокруг каждой женщины,

согласно их подсчетам, вертится на 15 000 дьяволов

больше, чем вокруг мужчин.

38

Но каббалистов в ермолках из лучших домов Касти­

лии и Мадрида по всем правилам многочтимого диспута

оспаривал тип с тонзурой на большущей, как тыква,

голове:

— Это, о наидостойнейшие ученые мужи, коллеги мои

каббалисты, еще не может быть нам с точностью изве­

стно, сколько на свете дьяволов, ибо нам с точностью

также неизвестно, сколько людей на свете божьем сла­

вит имя божье, сколько их вообще бог наш всевышний

в доброте своей на свет пустил. А что касается того,

сколько вообще дьяволов на свете, то я, католический

писатель Вейер, могу вас, уважаемые коллеги, заверить,

что самый точный тут подсчет — мой! Всего на свете

дьяволов существует 44 635 569. Тютелька в тютельку!

И вот проблема: не зная, сколько языцей славит имя

божье, сколько не славит, мы не можем сказать, дей­

ствительно ли 11000 дьяволов каждого человека

окружают? А вдруг на какую-то дробь меньше или

больше?

И тут поднял вверх указательный палец Великий

инквизитор Томас Торквемада:

— Главное, многоуважаемая публика, что они,

дьяволы, существуют, что они вселяются в бренные тела

вероотступников, самоотпадающих от неба и святого ко­

стела!.. Небо и святой костел — не простят! Небо и свя­

той костел — не простят!..

...И ты еще спокойно спишь, ты не проснулся —

с!ос1опз агЧшт * и лекарских наук доктор?! Вечером,

так непохожим на эту ночь, думая о своем не последнем

ли уже экзамене, о предназначении своем и о судьбе

своей, разве ты предполагал, что можешь услышать и

такие речи, какие от полночных людей (или — нелю­

дей?) услышал?

На ратушной башне на Старом Мясте часы послед­

ними ударами отбивали двенадцатый час. Теперь уже и

впрямь кончались сутки, кончалось 6 августа 1517 года.

Скорина сейчас же — спустя минуту — вновь уснет,

чтобы завтра пробудиться раным-рано и взяться опять

за печатный пресс, за новые предисловия и послесловия,

за новые листы с ароматным запахом свежей типограф­

* Доктор гуманитарных наук (лат.). Дословно агМит — худо­

жественных; в средневековье гуманитарные науки обычно назы­

вались «вызволенными», то есть свободными, — отсюда ученые

ступени магистра свободных наук, доктора свободных наук.

39

ской краски. Но пока еще он, разбуженный боем ратуш­

ных часов, уснет, прозвучит в его сознании отчетливый и

вразумительный вопрос — вопрос и к самому себе, н

как бы ко всему своему будущему:

«Осуществит ли он полностью то, что сегодня им

начато, что хотел бы исполнить, сделать, в действитель­

ность воплотить? Оно в мыслях его, в душе — глубоко­

глубоко. Он и сам для себя окончательно прояснить не

может, во что этот начатый им труд выльется, какие со­

бытия вызовет, повлечет за собой. Однако надежда, что

все-таки следом родится и что-то большее, нежели про­

сто чтение древних письмен, живет в нем. Что же там

будет, в той будущности, — посмотреть бы собственны­ми

глазами...

https://fantlab.ru/edition137269